черный мужчина в пропитанных потом широких льняных штанах и рубашке судорожно пляшет на сцене, не видя вокруг людей и предметов. он то широко открывает рот, то глотает духоту зала щелью между зубами. забываясь и пьяно падая в толпу, словно ребенок в объятья матери, она его не принимает — отталкивает и заставляет продолжить. микрофон прилетает кому-то в зубы, другие музыканты продолжают играть, пока наш герой раздевает рубашку и демонстрирует (мужчинам, женщинам, себе? я не знаю) своё заросшее волосами тело. он раскрепощён. природное взаимодействие волн и скал, деревьев и ветра, воды и рыб будет повторятся еще и еще, как симфония. ритм точно выдержан, поэзия танца остается искренней и неосознанной.
черный мужчина в пропитанных потом широких льняных штанах и рубашке судорожно пляшет на сцене, ударяясь о предметы вокруг и стыдясь взгляды из толпы. он то широко открывает рот, то глотает духоту зала щелью между зубами. забывается и доверчиво падает в толпу, словно ребенок в теплые объятья матери, она его не принимает — отталкивает и ударяет дубинкой. микрофон прилетает ему в зубы, музыканты боятся дальше играть. наш герой раздевает рубашку и демонстрирует (мужчинам, женщинам, себе? я не знаю) своё заросшее волосами тело. он сдается. борьба зека и власти, стен и мыслей, костей и пластика, мышц и голода будет повторяться еще и еще, как страшный сон. зал — камера пыток, где тебя бьют по пяткам, а зрители молча наблюдают. жестокость, автоматический страх и повиновение.